Бабье лето восемнадцатого года в Лондоне выдалось на редкость привлекательным для пеших прогулок и для работы затвора на колдографоаппарате. Солнце, светившее не так ярко, как в жарком июле, создавало абсолютно особую игру теней, точно заставляя до одури знакомые очертания готических кампанил и модерновых фасадов играть со временем; такой мягкий тёплый свет, ложившийся на всё вокруг, придавал абсолютно новые оттенки холодной осени, уже вступавшей в свои права и шагавшей по Лондону, но всё ещё не одержавшей окончательную победу над летними длинными деньками. Одним словом, старушка Англия, уже сменившая грязно-зеленый оттенок ленты Темзы на чуть более синевато-морозный, выглядела, как немолодая красавица, которая вот-вот накинет белую мягкую шубку на плечи и покинет журфикс в летнем саду - и такая атмосфера не могла не радовать творчески настроенную Элли Твилфитт, чью свободу отныне не ограничивала ни чёрная с золотом форменная мантия ателье "Твилфитт и Таттинг", ни какие другие атрибуты пленения. На ней не было ни роскошного обручального кольца, которое сдавливало "сердечную" вену безымянного пальца левой руки, ни кандалов-браслетов, какие обычно носят узники волшебной тюрьмы Азкабан; зато её шею оттягивал фотоаппарат, и она, отныне безработная и потому трижды весёлая, могла позволить себе выйти в другой Лондон, Лондон немагический, Лондон, где ещё были видны следы Великой Войны, Лондон, где...

Утро пролетело незаметно. Её новая роль бравой домохозяйки ещё не давила привычным для многих мадам хомутом, да и вряд ли задавит - замужем Элли не была, а оттого всё предприятие выглядело несколько веселее, чем у других девушек, которых всё-таки заставили сменить фамилию. Завтрак, рубашки Рика, чай, газетные новости, радиопередачи - у неё, девочки, сбежавшей из-под власти pater familia, теперь было больше, чем ещё каких-то три месяца назад. Роскошь залов не даёт тепла, а труд в ателье, хотя и сделал бы из обезьяны модельера, никогда не позволял действовать, как того хочет бессознальный эйдос. После рутины дневных забот (рынок, кое-какая уборка, снова рубашки, а потом ещё и изобретение ужина) она принадлежала себе - а это значит, что можно было, взяв колдографоаппарат, пойти ловить кадры, а потом позволить себе лишнего - взять один шарик мороженого за девять кнатов, со взбитыми сливками за два сверху.

И вот Элли уже сидит за маленьким неудобным столиком у Фортескью, и вот перед ней стоит креманка с тем самым единственным шариком тропического мороженого с горкой сливок. Немного в стороне лежит открытый дневничок, куда она записывает, что отсняла и на какую плёнку, чтобы не запамятовать и не засветить хорошие кадры (а такие, как думала Твилфитт, у неё сегодня получились). Мимо проходили люди, чьи лица Элли помнила по работе в ателье; кто-то красивый, кто-то высокий, кто-то богатый, кто-то - всё перечисленное одновременно. Ничто, ничто не беспокоило - и даже тяжесть не снятого с шеи фотоаппарата доставляла только приятное неудобство, сравнимое только с тяжестью, скажем, возлюбленного мужского тела...
"Келли?" - Элли медленно повернула голову налево. На свободном стуле, как на троне, сидела одна из тех обладательниц красивых лиц, которую Элли, безусловно, помнила по своей работе в ателье. И такое спортивное запоминание тоже было частью работы - мадам Бельвина Берк, замужняя, чистокровная, красивая. Супруг, кажется, глава отдела чего-то там в Министерстве Магии, носит очки и дорогие костюмы, и тоже появлялся в "ТТ". Сделав усилие над собой, чтобы не вскочить со стула и не раскланяться перед уже-не-её-клиенткой, Элли улыбнулась. Пропала, куда, одна из лучших, Келли - слухами земля полнится...
- Миссис Берк! Присаживайтесь, что Вы! - Элли расплылась в ответной улыбке. Бельвина не обязана помнить всё тех, с кем имеет дело. - Элли, - со смехом исправила собеседницу девица. - Я... Я не пропадала, миссис Берк. Я просто переехала, и решила, что мне нужно - скажем, взять творческий отпуск. Вот, фотографирую, пишу заметки, живу новой жизнью! - Твилфитт ткнула в фотоаппарат на шее, захлопнула тетрадочку, отправила в рот ложечку с мороженым, почти не ощущая его вкуса. И флоббер-червю было понятно, что мадам Берк что-то слышала о том финте ушами, который провернула Элли с уходом из дома - но скрывать его не было ни желания, ни смысла. - А магазинчик и без меня обойдется, - она махнула ручкой, откинувшись назад на стульчике.

«Ну да, просто Бельвина…» - Элли задумчиво убрала со стола тетрадочку в недра небольшой кожаной сумочки абсолютно немагического происхождения, купленной позавчера в маленьком магазинчике на углу Денмарк-стрит и Чаринг-Кросс-Роуд. Конечно, дамский аксессуар был уже подвержен магическому улучшению – по крайней мере, заклятию незримого расширения и небольшому наговору от карманных краж, поскольку район, где теперь жила Элли вместе со своим бойфрендом, хотя и не был криминальным, как Кэмден, но доставлял некоторые неудобства молодым девицам нежного возраста. – Право слово, не стоит, я и сама могу заплатить, - вяло отнекивалась Элли, однако, не торопясь отказываться радикально. В конце концов, из всех подруг у неё осталась только Мэйв, и вот так вот посидеть на равных с высокородной леди у Элли получится ещё нескоро; хотя бы даже леди и ждала от неё сплетен и новостей, готовая сразу же после выхода из кофейни забыть, как её зовут, а историю – украсить новыми фактами. До описания постельных сцен, оно, конечно, не дошло бы, но уход юной племянницы хозяев ателье был бы расписан с замахом на Уильяма нашего Шекспира.

- Ну, вы всегда сможете ко мне обратиться, мадам, если нужны именно мои руки, - Элли продолжала мягко улыбаться. – В конце концов, другие девочки в магазине ничем не хуже, а то и лучше, но, думаю, что это как с парфюмом – однажды влюбившись в тихий миндаль, трудно заменить его модным сандалом. Да и потом, я уже знаю, как подогнать вам плащ, а как – платье. Вы любите красивую одежду спокойных тонов. В вашем случае хозяйка всегда прекраснее платья, и не потому, что оно пастельно-палевое…

Умение вести светскую беседу Элли пока не пропила, да и воспитание было, что называется, «дадено» хорошее. В конце концов, догадавшись, что дама чуть младше её потенциальной биологической матери хочет услышать историю от первоисточника, Твилфитт не убежала в ужасе, но как ни в чём не бывало продолжала беседу. – Да и в ателье всегда приятнее, это вы правы. Дома оно конечно удобнее, но атмосферу творчества модисток гостиные не заменят.
Девушка послушно следовала заданной Бельвиной траектории диалога, вежливо поддакивая и внимательно слушая, что говорит мадам Берк. В конце концов, даже если визави и не производила впечатления сплетницы со стажем, нельзя было дать повод для совсем уж откровенного смака над амурной историей Элли и Рика.

- Свобода даёт крылья, как у гиппогриффа! – в глазах юной девушки запрыгали бесенята. На щечках появился здоровый румянец, она облизала пересохшие губы. – Я много, очень много фотографирую, но я фотограф свободный, без обязательств перед газетой, - «хотя там мои снимки появляются». – А ещё я пишу и наблюдаю. Кто знает, чем это закончится… Простите, мадам Берк, то есть, я хотела сказать, Бельвина, я… - Элли поморщилась. – Но материальное благополучие не обязательное следствие свадьбы! – девушку чуть не перекосило от мысли о том, что её небольшое тельце упакуют в белую ткань, подобную шторе, на голову нацепят ещё больше штор, присобачив всё это хозяйство лентами, шпильками, коронами и прочими разноцветно-похабными атрибутами, о которых, как водится, мечтала каждая девочка и далее по тексту. Следующая картина, которую услужливо нарисовало воображение – толпа одинаковых малознакомых личностей её «подружек», в которые записали всех незамужних девчонок до восемнадцати лет. Так мало того, что записали – ещё и одинаково нарядили, ещё и заставляют тихо ненавидеть и без того закупоренную в белый сатин Элли, которая на картинах в голове и сама не рада такой перспективке. В конце концов, несчастную Элли добили мысли о том, что половину действа, именуемого в народе «первая брачная ночь», несчастному свежепреставившемуся холостяку, а ныне супругу, пришлось бы выковыривать жену из белой «консервной банки» платья, доставая из её причёски шпильки, заколки и бантики, чтобы не пробить голову оными в процессе. Контрольным проклятием не в бровь, а в глаз стал вид самого жениха, которому пришлось бы выслушать массу лицемерия и ложно скромных поздравлений.

Самым большим враньём был бы белый цвет платья. Если бы она до сих пор сохранила бы повод публично нацепить белое в символ чистоты и невинности, на месте ирландского джентльмена она бы обиделась. Да и сама бы тоже удивилась – Элли не считала себя первой красавицей на Хогсмиде, но уж симпатичной она точно была.

- В магазине никогда не ошибаются, Бельвина, - строго, но весело добавила Элли. – Мы обслуживали и Вашу собственную свадьбу, помните? А когда я уходила в отпуск, начинались приготовления к женитьбе моего старшего кузена. Однако, всё сорвалось, не спрашивайте, почему, я не знаю. Но он не женится, а более у нас свадеб не запланировано. По крайней мере, о готовящихся торжествах с регистрацией, - как говорится? - «союза мужчины и женщины» и наличием торта, голубей и распорядителей мне не известно.
Элли счастливо заулыбалась, когда принесли ещё одно мороженое. Жить становилось на порядок веселее.

Отредактировано Elly Twilfitt (2015-01-06 11:17:51)